Под чужим именем [Сборник litres] - Виктор Семенович Михайлов

и позвонить она не может: а вдруг там Геннадий, и он подумает, что Лена преследует его своей любовью. Стоять здесь и ждать? Но ведь она даже не знает эту женщину в лицо…

Стемнело. Зажглись огни уличных фонарей. На противоположном углу, над рестораном, вспыхнула единственная в городе газосветная вывеска. Девушка повернулась и пошла в противоположную сторону, миновала дом, где жил архитектор, и в нерешительности задержалась на углу.

Прошло много времени. Через двадцать минут уходил последний автобус. Лена медленно, опустив голову, пошла вперед и вдруг чуть не столкнулась с Астаховым и Нонной. На Шутовой была прозрачная нейлоновая кофточка с пышным бантом, плиссированная голубая юбка, модная — величиной с ладонь — шляпка, бог знает как державшаяся на голове, и туфли на таких высоких каблуках, что у Нонны подгибались колени.

Увидев девушку, Астахов демонстративно взял Нонну под руку и перешел с ней на другую сторону улицы.

— К черту! Мне надоело до головокружения ходить по улицам! — грубо сказал Астахов.

— Я же не могу отправить папу в командировку или, когда ты приходишь, посылать его за папиросами.

— Глупо.

— Скажи что-нибудь умнее, — с язвительной улыбкой ответила Нонна.

— Как же быть?

— Женись на мне! Я буду вдовой: ко мне идут черные платья.

— Каркай, ворона!

— Ты совершенно лишен чувства юмора.

— Позаимствую у тебя.

— Увы, мой милый, это безнадежно. Почему ты не хочешь на мне жениться?

— Есть женщины, на которых не женятся.

— Спасибо. Женись на своей библиотекарше, и мы будем встречаться с тобой в ее квартире, в то время когда она выдает книжки. Классический треугольник.

— Я тебя предупреждал, чтобы ты никогда не упоминала о ней! — угрожающе сказал Астахов, сильно сжав ее локоть.

— Мне больно! Знаешь что, Гена, я придумала: возьми отпуск, и мы с тобой поедем в Сочи. Это будет наш с тобой медовый месяц…

— У меня нет денег.

— Одолжи.

— Я и так в долгу, как в шелку…

— Глупости! Ты получаешь достаточно, чтобы позволить себе это удовольствие…

— К черту!.. — грубо бросил Астахов и, выпустив ее руку, быстро пошел в противоположную сторону. Он дошел до угла, посмотрел на часы и пустился бежать. Когда, тяжело дыша, он остановился на площади Коммунаров, автобус еще не ушел.

Увидев Лену в автобусе, Астахов хотел сказать ей, что он не достоин ее светлого, чистого чувства, что нет без нее жизни, а только маленькая, серая скука, но, так ничего и не сказав, он проводил глазами уходящий автобус и медленно пошел назад, к дому Шутовых.

Поздно ночью на «москвиче» архитектора он подъехал к гарнизонному городку, вылез из машины и безразлично пожал протянутую ему руку в капроновой перчатке. Нонна пересела за руль, развернула машину и, посигналив на прощание, уехала.

Ночь была темной, беззвездной. В окнах домов давно погас свет. Низкие кучевые облака плыли по небу. Окружающая Астахова тьма усиливала ощущение тоски и одиночества. Когда он вошел в комнату, Бушуев спал. Не зажигая света, Астахов опустился на кровать и почувствовал, как на подушке зашелестела бумага. Он пошарил рукой, нащупал небольшой листок, взял его, вышел на кухню и включил лампу.

Это была адресованная ему записка:

«Геннадий!

Синоптики не дают погоду. Завтра полетов не будет. Как всегда, построение в семь тридцать. Занятия в штабе. В двенадцать часов — внеочередное бюро, слушаем вопрос о члене бюро, комсомольце Астахове. Советую тебе над многим подумать и взять мозги в руки!

Андрей».

XV. Раздумье

Серая масса облаков кое-где провисла космами. С утра не переставая шел дождь. Стекла окон, заштрихованные косыми линиями дождевых капель, едва пропускали свет. В адъютантской, помимо пяти членов бюро, были Комов, Юдин и комэска Толчин.

«Устроили трибунал! — подумал Астахов и с неприязнью посмотрел на замполита. — Это его, Комова, рук дело! Требовал суда офицерской чести, не вышло — настоял на бюро!»

Преодолевая неловкость, говорил сержант Гришин. Перед ним были офицеры, и обсуждалось поведение летчика, хорошего летчика, к которому он питал искреннее уважение.

— В прошлом году я был в отпуску, ездил домой под Кимры, — говорил Гришин. — И вот приходит ко мне тетка Алексеевна и говорит: «Я, Саша, к тебе за советом, что мне делать с моим шелопутом, совсем от рук отбился, чистый разбойник. Хочу ехать в военкомат, просить, чтобы его в армию взяли. Одна надежда, что из него армия человека сделает». Я это говорю к тому, чтобы вы знали, как простая женщина относится к армии. Сам я так думаю, наша армия — политическая сила, ее душевная чистота — наше оружие. Я не верю, чтобы старший лейтенант Астахов положил пятно на звание офицера комсомольца. Бывает, на колдобине споткнешься, случилось такое и с товарищем Астаховым. Думаю, человек выправится.

— Разрешите слово! — попросил Бушуев и, получив молчаливое согласие Николаева, сказал с несвойственной ему запальчивостью: — Хорошо, товарищ Гришин, если, как ты говоришь, «человек выправится», ну, а если не выправится? Посмотрите протоколы наших собраний за последние два месяца. Кем занималась комсомольская организация эскадрильи? Астаховым! Выправился Астахов? Нет! Чем дальше в лес, тем больше дров!

Не поднимая головы, Астахов исподлобья посмотрел на Бушуева и с горечью подумал: «А ведь мы друзья…» и, словно угадав его мысли, Бушуев сказал:

— Мы — друзья, вместе учились в школе, вместе прибыли в полк, и я считаю, что часть его вины лежит и на мне. Что же произошло с Астаховым? Был человек примерным комсомольцем и вдруг свихнулся, так что ли? Нет, товарищи, это не так! В нем были и раньше ростки эгоизма, заносчивости, склонность к противопоставлению себя коллективу. Нет слов, Астахов способный летчик, поэтому все мы, его товарищи, многое спускали ему с рук, а в его сознании зрела уверенность в том, что ему все можно, что он пуп земли, вокруг которого все вертится. Был у меня недавно разговор с Астаховым, так знаете, до чего договорился этот самовлюбленный Нарцисс?! «Когда я в воздухе, — говорит он, — земля подо мной маленькая, люди словно букашки, и я, крылатый, сильный, над ними!»… Он весь тут, в этом утверждении! Это не только смещение перспективы, это хорошо знакомая всем нам,